Стихотворения, Проза, Цитаты, Афоризмы, Памятные даты

Глава XX

«Охотник»

 

Отделение встретило его распахнутой дверью и гробовой тишиной. Беспрепятственно войдя в дежурку, он увидел милиционера Киреева свернувшегося калачиком на топчане у окна и сладко посыпающего. Дежурный Лобудько, периодически всхрапывая, положил голову на журнал «Происшествий». Их спокойный сон ничем не напоминал о довольно бурных событиях происходивших на территории отделения милиции меньше суток назад. Почувствовав приближение  Сергея, Пантелей Романович оторвал голову от импровизированной подушки с уже сведенными бровями, но, узнав вошедшего, спросил:

— Ты, как вошел?

— Дверь открыта.

Переведя, взгляд на Рафика, не обеспокоенного появлением Игорева, майор взял со стола резиновую дубинку и, не вставая с кресла, на отмаш ударил ей по ногам на топчане. Сопение под окном прекратилось, но поза милиционера оставалась неизменной.

— Вот «Азия» дает! — почему-то с нескрываемым удовольствием произнес дежурный, вылезая из-за стола и стаскивая на пол Рафика. Тело в шинели громко плюхнулось на линолеум и, сжавшись в более плотный клубок, снова засопело.

— Пьяный, что ли? – равнодушно спросил Игорев, за несколько дней проведенных в отделении уже воспринявший сотрудников в этом состоянии, как обычное явление.

— Да кто ж ему тут даст? Да, и не пьет он, в общем. Это он наверно жвачки своей  вчера опять нажевался «верблюд облезлый», — пояснил Пантелей Романович.

Сергей не понял почему «облезлый», но уточнять не стал. Майор рванул сержанта за воротник. Последний, придя в себя, вскочил на ноги и, что-то бормоча на своем языке, не поздоровавшись с лейтенантом, схватил электрический чайник и побежал в умывальник.

— Ну, вот, что ты будешь с ним делать? – разведя руками и то ли спрашивая Сергея, то ли рассуждая вслух, произнес Лобудько. – Я уж и говорил ему сколько раз и «лечил» неоднократно, — при этих словах он взмахнул дубинкой, что не оставило сомнений в представлении Игорева о видах медицинской помощи оказываемой сержанту, — а ему хоть бы что. И ротному и начальнику докладывал, да же рапорта писал, а они только: «Ты же понимаешь, Романыч, работать некому», — подражая голосу Пивнякова, передразнил его Лобудько. – А это разве работа? Двух слов по-русски связать не может, раппорта я за него пишу. Целыми днями чай зеленый дует, а чуть отвернешься, уже дрыхнет. И как  не обоссался-то во сне еще не разу. А хуже того, все время жвачку эту свою жует. Запаха нет, а спит после нее — пушкой не разбудишь. Одно только, что не пьет, да толку-то с того. Лучше бы пил. Говорит, это русские пьяницы, а им вишь Коран не велит. А дрянь эту жевать до одури, значит, велит. – И Пантелей Романович со злостью плюнул в корзинку для бумаг.

В этот момент вернулся Киреев и, воткнув в розетку чайник, стал расставлять на подоконнике чашки. Достав из своего портфеля пачку печенья, пучок луку и небольшой кусок вяленого мяса, обращаясь к офицерам, сказал:

— Зачем ругаться? Все хорошо будет. Чай пить будем, говорить будем. Делать, что Пантелей Романович скажет, будем. Не надо сердится на Рафик. Рафик стараться будет. Угощайтесь, пожалуйста, — обведя рукой выложенное на подоконнике и улыбнувшись, произнес милиционер.

— Во, видал, чайхана! – обращаясь к Игореву, сказал Лобудько. –  Дверь на распашку. Заходи бери, что хочешь. Хочешь чай с печеньем, хочешь оружие. – И сведя брови, повернулся к Кирееву: — Ну, ты чайханщик немытый! Ты, почему дверь ночью оставил открытой, и спать завалился?

— Душно ночью было – Рафик  открывал. – И видя сведенные брови майора, подумав, добавил. – Сержант Киреев ночью спать ни-ни. Сержант Киреев ночью на пост стоять, охранять милиция и покой майор Лобудько. – При этом сделал ударение в фамилии майора вместо первого слога на втором и добавил: — Рафик Киреев порядок знает. Рафик Коран, Устав знает.

При последних словах подчиненного лицо майора побагровело и он сдавленным от накатившего возмущения голосом, передразнивая сержанта, угрожающе произнес:

— Так ты, значит, ночью не спать?! Ты, охранять мой покой?!  А если бы нас с тобой тут порешили ночью к чертям собачьим?

Киреев затравленно посмотрел на Лобудько и, оглянувшись на дверь, громко икнул.

— Устав-Коран говоришь?! Тварь правоверная!!

— Не тварь – магометанин, — тихо, но возмущенно отреагировал Рафик.

— Ах, Магометанин?!! А что, магометанин, твой Устав-Коран велит делать с заблудшими овцами или как там у Вас это называется?!!! – все больше распаляясь, спросил Пантелей Романович и опять схватил со стола дубинку.

Рафик бросился на выход. Лобудько на перевес с резиновым изделием следом. Во дворе раздавался топот ног, вскрики и причитания Рафика на двух языках. Не многочисленные утренние прохожие в недоумении останавливались, наблюдая, как во дворе отделения милиции один сотрудник приводил другого в соответствие с уставом с помощью резиновой палки. Лобудько, заметив скапливающихся на противоположной стороне улицы граждан, умерил свой праведный гнев, чем не преминула воспользоваться заблудшая «овца», а точнее сказать «баран», и скрыться в дверях отделения. Запыхавшийся Пантелей Романович зашел в дежурку и с кряхтением   уселся в кресло.

Посмотрев, на с трудом восстанавливающего дыхание, раскрасневшегося дежурного, Сергей толи с сочувствием, толи с укором сказал:

— И чего ради? Сам же говоришь: «Толку чуть»

— Ну, от чего же, — видимо пытаясь, оправдать всплеск своих эмоций, возразил Лобудько. – Следующее дежурство будет, как шелковый. До утра не присядет.

Из кабинета с всклокоченными волосами, которые он пытался уложить одной рукой, а другой расправить складки на брюках вывалился зам.по розыску.

Поздоровавшись с Игоревым, он протянул руку дежурному.

— Здорово, Пантелей! Дай закурить. – Посмотрев на настенные часы, спросил: — Потемкин не приходил? – И получив вместе с сигаретой отрицательный ответ, ушел к себе.

* * *

Василий Николаевич проснулся от противного гудения телевизора. За окном было светло. «Проспал, что ли?» — вяло подумал Потемкин. После вчерашнего встать не было сил. Во рту было ощущение будто кошки нассали. Увидев, что лежит в одежде поперек кровати, понял, что Валентина, так и не пришла. Обида и злоба накатили одновременно. «Ничего, ничего. Вернется, я ей покажу. То же взяла моду. Жрать нечего, а она по гостям с ночевкой шляется. Быстро хвоста-то накручу. А может она, к матери в Рязань укатила? Давно ведь грозилась… Нет, не может, ей же на работу. А вдруг расчет взяла, с нее станется?» — Накатившее волнение перекрыло остальные чувства. «Черт, я же не нашел ключ от сейфа», — вспомнил Василий. «Вдруг правда с утра Нинка придет. Может, Валентина ключ видела. Надо спросить… Так ее же нет» – Мысли лихорадочно заметались. Резко сев на кровати, попытался сплюнуть накопившуюся за ночь во рту гадость, но язык намертво присох к небу. Закашлявшись, Василий встал. «Так, что? Надо привести себя в порядок» – Осмотрев свою мятую одежду, с неудовольствием понял, что надо все гладить. А без жены это было проблематично – он не только давно не совершал этой процедуры самостоятельно, но и не знал, где лежит утюг. «К соседям сходить, попросить? Нет, в таком виде нельзя и перегаром за версту разит. Они потом все жене расскажут… Расскажут…, если она не уехала к матери», — с тоской подумал Василий Николаевич, понимая, что оснований для исполнения этой угрозы у его супруги было больше чем достаточно. И как не приятно ему было сознавать, но даже ежедневные скандалы с ее стороны, были обоснованны. Последнее время Василий откровенно начал запиваться. «Ладно, решу с заявами и на следующей неделе зашьюсь. Пусть радуются», — имея в виду,    жену и начальство, принял внутреннее решение Потемкин. «А плохо без Вальки – не пожрать, не похмелится», — вспомнил он про пустой холодильник и допитую вечером водку. «Валентина вчера не дала бы, как раз сейчас и поправился бы, поел, помылся и пришел на работу, как человек. Ладно, лишь бы к матери не уехала, а то когда за ней ездить-то?»

* * *

Неожиданно волна жалости накатила на Василия. Он вспомнил, как после армии устроившись в милицию и, получив комнату в общаге, он поехал за Валентиной в Рязань. Она не кривляясь, сразу согласилась. Дело было не в переезде в Москву. По большому счету делать ей там было нечего. Двухэтажный сруб в тридцати километрах от Рязани, с русской печкой, две коровы, с полдюжины поросят и прочая мелкая живность. Огромный сарай и баня на краю неоглядного огорода, спрятавшаяся в тени многолетних берез посаженных в свое время еще ее отцом покойником, что бы прямо на месте можно было заготавливать веники. Валькин отец и определил их отношения, чуть не с первого дня приметивший и приветивший соседского парня ставшего водить на танцы их дочь. Справедливо решив, что уж лучше, если они будут у них с матерью на глазах, чем по стогам лазать. Да и парень был ему хорошо знаком, не только как соседский сын, но, и как склонный к крестьянскому труду, потенциальный жених, не только в летние каникулы, но и в другие свободные дни старавшийся подработать, оставляя только на сигареты, а остальное, вкладывая в хозяйство, о чем частенько с радостью рассказывала его мать  Валькиной.

Васька смутно помнил отца. Он был еще маленький, когда тот — колхозный конюх, погиб,  пытаясь вывести лошадей из горящей конюшни. Лошадок то спас, но когда выводил последнюю, обрушилась горящая балка. Не приходя в сознание, на третий день он умер в областной больнице.

Честно говоря, если бы не Валькин отец, то, отгуляв  летние ночи, он оставил бы ее, но ему очень импонировало, что потенциальный тесть, о чем Василий да же и не думал, постоянно обращался к нему за советами по хозяйству, просил время от времени помочь, да и привечал его в доме, как ровню. То на рыбалку позовет, то в субботу парится с собой, а то пошлет за ним Валентину, якобы помочь, а потом, закрывшись в сарае, вытащит из-под сена бутыль, да сцедит в ковш. Ну, и опорожнят его на двоих, а потом уйдут на самый край огорода в заросли малины, сядут да покурят не торопясь, что бы женщины ни почуяли. Наверняка все так бы и было, как он задумал, да только как раз на Васькиных проводах в армию, Валькин отец, отдававший должное зелью ровно на столько, что бы это не сказывалось на работе, уже на обратном пути зашел с мужиками в мастерские да выпил на троих какого-то самопала сложно обозначенного в медицинском акте о вскрытии. Там у верстака их утром и нашли. Будучи уже в части и получив сообщение о его смерти, Василий сильно переживал, да к тому же его не пустили на похороны, объяснив, что они не родственники. Но время все лечит и, почуяв за два года солдатской жизни, что мир не ограничен полями их колхоза, решил в деревню не возвращаться. А, приехав, домой, повидаться с матерью и сказать о своем решении, зашел к  соседке. И переполненный за два дня воспоминаниями, подкрепленными девичьими ласками, возвращаясь в город, вместе с мамкиными пирожками прихватил Валентину.

Так вот и получилось, что в большом хозяйстве без мужика ни как, а мужик подался в город. Да и не только он, так что женихов на деревне почти и не было. Впрочем, на крепкое хозяйство нашелся бы охотник, но видать, чем-то зацепил девичье сердце соседский паренек и въехали они с чемоданом и двумя узлами в двенадцати метровую комнату милицейского общежития на самой окраине столицы нашей Родины, оставив оба хозяйства на матерей.

* * *

   Порывшись в карманах, и не найдя платка, Василий высморкался в подол рубашки – все равно в стирку. Прочистив носоглотку, он  остро ощутил запах  кошачьей мочи. «Ну, надо же так нажраться», — искренне негодуя на себя, подумал Потемкин, сплюнул в уже загаженный подол рубахи и уперся взглядом в истинный источник запаха. На подушке, где еще недавно он склонял голову, натруженную мыслями о наведении порядка на закрепленной за ним территории, сидело маленькое неопределенного цвета, хотя скорее пепельного, пушистое, но со свалявшей шерстью существо. Не обращая внимания на Потемкина, котеночек закончил опорожнять свои внутренние органы, и стал делать, то, что всегда делают кошки после этого. Правильно, он стал задними лапами зарывать следы своей жизнедеятельности, но поскольку  проделывал это не в песке, а на подушке все стало разлетаться в разные стороны, и часть попала Василию Николаевичу на рубашку. Такого свинства в своем доме и по отношению к собственной рубашке, к тому же одетой на нем он, конечно, стерпеть не мог. Нет, одно дело, когда он сам, но, в конце концов, это же его рубашка, а другое, когда это маленькое вонючее… Схватив первое попавшееся под руку – новую кофту жены висевшую на стуле, запустил в котенка. Тот, запутавшись в ней, скатился с кровати, жалобно мяукая. Василий, вознамерившись наказать пришельца, закрыл окно, отрезая ему путь к отступлению, и поднял с пола барахтающийся в кофте комочек. Принять решение о форме наказания правонарушителя, старший лейтенант не успел, поскольку тот, выскользнув из мохерового плена, шмякнулся на пол, на этот раз не издав ни звука и исчез в направлении коридора. Увлеченный погоней опер вышел на кухню и в изумлении застыл. За накрытым на две персоны кухонным столом сидела Валентина.

Так и хочется сказать «ВАЛЕНТИНА — I» — высоко поднятые и закрученные в сложный пучок черные волосы открывали чуть загорелую шею плавно переходящую в открытые плечи, платье из тонкого темно-синего жатого шелка переливавшееся  в лучах утреннего солнца каждой мелкой складочкой всеми оттенками синего при каждом подъеме и спуске ее бюста не просто хорошо видного в глубоком вырезе, а заключенного в декольте изумительно шло ей. В правой руке, изящно выставив мизинец, она держала граненый стакан, однако наполненный «Божоле», судя по этикетке стоявшей на столе бутылки. В левой — тонкий ломтик остро пахнущего сыра, судя по аромату пересекшего не одну границу. Не успев, подумать, откуда сие разнообразие стола, странное да же при ее характере работы в то время, Василий набрал в легкие воздуха, дабы как можно короче выразить свое отношение к ее ночному отсутствию, не приготовленному обеду, впрочем, как и ужину, и по возможности скрыть свой запоздалый испуг от Валентининой вчерашней угрозы, но слова застряли в пересохшем горле. На противоположном конце стола совершенно не обоснованно игнорируя, его – Василий присутствия, сидел его новый знакомый – Засранец и, старательно отгрызая не большие кусочки, уничтожал шматок красной рыбы. Оторвав, усилием воли, язык от неба Потемкин издал какой-то сип, как тут же выяснилось, это был боевой клич, поскольку он с размаху ударил ладонью по тому месту на  столе, где еще в момент крика завтракал котенок. Последний увернувшись от нападающего, и решительно ухватив свой завтрак, по весу приближавшийся к самому животному выскочил в окно и бросился к большому дереву в центре двора. Василий последовал за ним, благо окна их первого этажа не имели решеток.

Приготовившаяся к самому серьезному разговору, и уже около часа ожидавшая на кухне, когда проснется муж, Валентина, была несколько обескуражена поведением супруга и принесенного ею котенка. Нет, котеночка она еще могла понять, но Василия! Не смотря на его регулярное пьянство, всегда бывшего в доме «тише воды, ниже травы», в подобном состоянии она видела его впервые. Не в состоянии похмелья конечно, а в состоянии крайней агрессии, да еще по отношению к такому милому животному.

* * *

Услышав, через открытое окно кабинета отдаленные выстрелы, Игорев, не прикрыв двери, бросился в дежурку. Рафик с Пантелеем стояли на крыльце, напряженно прислушиваясь.

— Слышал? – не поворачиваясь, спросил дежурный?

— Стреляли, —  кивнул оперуполномоченный, а сержант дополнил:

— Два раза из «Макарова», — не оставляя надежды на ошибку.

— Ну, чего встали? Бегите! Это на той стороне, где Потемкин живет. Рафик знает. Машина за начальником ушла, — на одном дыхании выпалил дежурный, подчеркнув последними словами, что сделал в данной ситуации все что положено, и главное все что мог.

Ребята бросились с крыльца.

— Оружие-то есть? – крикнул им в след Лобудько.

В ответ милиционеры, не оборачиваясь, дружно махнули руками и скрылись за углом здания.

С другого конца вышедший через черный ход, появился зам. по розыску, увидев бегущих коллег, то же прибавил шаг. В отличие от них он сразу решил, что это не просто стреляют, где-то во дворе у Потемкина, а именно он. Ну, больше-то некому. «Допился, зараза!», — подумал Палыч, при этом, совершенно забыв, о бродящем где-то вооруженном Сергунько и, стал, догонять ребят. Прозвучали еще два по два выстрела. Стреляли явно из пистолета, но как бы короткими очередями.

* * *

Сержант посмотрел на часы. До смены караула было еще больше часа, не дотерпеть. Хотелось в туалет, а за стеной караульного помещения завывал ветер. Не смотря на то, что температура обычно не опускалась ниже двадцати двух градусов, порывы ветра приходившие с реки поднимали с земли снег, и бросали его из стороны в сторону, так что казалось, что осадки идут  с завидной регулярностью муссонов на другом конце планеты. Хотя до сортира было всего двадцать метров, он застегнулся на все пуговицы, зная, что если этого не сделать, руками полы шинели не удержать, и ветер распахнет ее, как парус. Отодвинув засов, толкнул дверь. Она не поддалась. «Примерзла – опять на  пороге нассали, сволочи ленивые. Заставить бы сейчас счищать-то по такой погоде, а то вишь дрыхнут» Навалившись плечом, он открыл дверь и вышел. Хотел крикнуть, что бы прикрыли, но, вспомнив, кто в отдыхающей смене, понял, что не дозовется, пока не подойдет, возвращаться не хотелось. Ветер мгновенно проник насквозь. Прихлопнув дверь, шагнул с крыльца. Со стороны дальнего поста находившегося за территорией части, ветер донес глухое: «Та – та – та! Та – та – та!» Сержант замер, прислушиваясь. «И какой дурак придумал склады вооружения вынести за территорию части? Стрелковым оружием можно обеспечить пехотную дивизию, а они отнесли склады от казарм на такое расстояние, что выстрелов не слышно. Не дай бог, что случится, а там даже пост одиночный и связи нет…» Его размышления, были прерваны очередной серией: «Та – та – та! Та – та – та!» «Точно! Бьют короткими очередями» Сержант рванулся в караульное помещение. «Караул в ружье!!!» Если бы не заворочавшийся на топчане лейтенант – начальник караула, можно было бы подумать, что там и вовсе никого нет. Не дожидаясь повторного прикосновения сержантского автомата к ребрам, солдаты повскакивали с топчанов и, не раскрывая глаз, сгрудились у оружейного шкафа. Автоматные очереди на столько участились, что уже были слышны через открытую дверь караулки. Поняв, что это не учебная тревога через минуту весь состав караула уже построился, помимо оружия похватав, кому что положено в этом случае, в том числе огнетушители. В дверях кабинета, рассовывая по карманам не застегнутой шинели гранаты, появился начальник караула. При его возмутительно маленьком, для военного росте и чересчур аскетичной фигуре, с набитыми «лимонками» карманами он напоминал ишака с седельными сумками в конец замученного непосильной работой. Сунув, не поместившиеся боеприпасы в предусмотрительно подставленные сержантом руки, он схватил свой автомат и молча ринулся к выходу. Не прошло и пяти минут, как на глазах опешившего спросонья ефрейтора, через КПП (Контрольно-пропускной пункт) пыхтя, пронеслась караульная кавалькада, возглавляемая лейтенантом, поминутно спотыкавшемся на запорошенной снегом дороге под тяжестью далеко не полной выкладки. Сержант дабы не уронить окончательно авторитет офицера бежал сзади. Согнувшиеся под тяжестью огнетушителей солдаты обогнать командиров не пытались, тем более что в кружащем в порывах ветра снеге, направление различали только по спинам впереди бегущих. Трепещущие на ветру полы шинелей делали их похожими на породу птиц, еще дальние предки, которых  разучились летать. Ну, Вы знаете каких. Замыкали эту колоритную группу два солдата едва тащившие пулемет «Максим». Они тянули его вдвоем, не потому что он был настолько тяжел, а потому, что, еще спуская его с порога караульного помещения, потеряли одно колесо. Когда до границы поста оставалось не более двухсот метров, стали различимы складские строения и стоящая чуть в стороне от них караульная вышка. Поняв, что они уже находятся в зоне  возможного прицельного огня, сержант, плюнув на субординацию и, не пытаясь перекричать ветер, резко толкнул лейтенанта, вместе с ним покатившись в кювет. Донеся, сквозь свищущий ветер до ушей лейтенанта смысл своих последних действий, он обернулся с удовлетворением увидев, что остальные то же его правильно поняли, вытянувшись в линию обороны и изготовившись к стрельбе, а двое последних, пытались, даже врыться в мерзлую землю, готовя бруствер для пулемета. Уже не пытаясь, докричаться друг до друга – половины слов все равно разобрать было нельзя, молча, оценив обстановку, командиры покивали друг на друга и сержант, резким броском поднявшись на край оврага, размазывая шинелью еще не поднятый ветром с земли снег, пополз в сторону вышки. Дорогу ему преградила колючая проволока, натянутая вдоль границы поста. Упершись в нее, сержант высоко поднял голову и на мгновение застыл в таком положении. «Подстрелят дурака, — подумал лейтенант, внимательно наблюдавший из естественного укрытия за действиями подчиненного. Дальнейшее поведение сержанта наводило на мысль о том, что на этом ветру он отморозил голову.

Оставив автомат на земле, младший командир поднялся в полный рост. От вышки, в районе которой, судя по звукам выстрелов, шел не видимый от оврага бой, было метров пятнадцать до того места, где в полный рост около колючки встал сержант. Да же для неопытного стрелка с такого расстояния срезать автоматной очередью почти двухметровую фигуру не представляло труда. «Если не убьют, то посадят за сержанта», — подумал лейтенант, отбывавший в части полуторагодичную воинскую повинность после гражданского института. Прекратившаяся, пока сержант на пузе преодолевал расстояние до забора, стрельба возобновилась, и фигура возле забора согнулась по полам до земли. «Ну, вот и первый, уже без страха охватившего его при сообщении о нападении на пост, подумал начальник караула. – Раз до сих пор не подошли на помощь, значит, уже проникли и на территорию части» Из-за пурги лейтенант не мог видеть, что сержант наклонился к земле, выкладывая гранаты. Дальнейшее его поведение выглядело со стороны совершенно, как фильм ужасов.  Сняв шинель, он будто собираясь просушить, перекинул ее через верхний край колючей проволоки. Затем, подпрыгнув, подтянулся и перелез через ограждение, после чего так же в полный рост, только прикрывая лицо от ветра руками, двинулся к вышке. Когда он поднялся на смотровую площадку, его взору представилась картина, уже достаточно хорошо просматривавшаяся от забора, но совершенно не различимая с того места, где, изготовившись к стрельбе по невидимому противнику, залег караул, за исключением второго разводящего, закрывшегося в караулке, и безуспешно пытавшегося, дозвониться в штаб расположенный менее чем в ста метрах – дежурный по штабу крепко спал, сложив руки на шапке, которой был накрыт телефон, соединявший с караульным помещением.

Богулько Роман Антонович – без пяти минут «дембель», стоя на коленях и используя ограждение смотровой площадки для упора  автомата, бил короткими очередями по освещенному пяточку, образуемому поставленными в круг складскими одноэтажными бараками, дверьми внутрь. Образуемый ими круг освещался со всех сторон прожекторами, что исключало возможность незаметного проникновения в склады, во всяком случае, через двери.

Около часа назад, совершив грубейшее нарушение Устава караульной службы, рядовой Богулько, спустившись с вышки, ушел в тень складов, где и справил не торопясь нужду. На обратном пути, увидев, что в световом круге складов ошалело мечется, невесть, как туда забежавший заяц, и, поняв, что сам тот выберется не скоро, Роман решил, что есть шанс побаловаться свежей зайчатинкой. Проникнув через дыру в один из складов и набив до отказа карманы патронами, он вернулся на вышку, и началась стрельба по движущейся мишени. Вот за этим занятием его и застал разводящий. Подойдя сзади, он ухватился одной рукой за цевье автомата, и без лишних разговоров  другой наотмашь ударил постового по лицу. От неожиданности выпустивший из рук оружие Роман Антонович получил тычок своим же автоматом в грудь, и, не удержавшись на ногах, будто мешок с картошкой покатился по ступенькам. Хотя выражение «покатился» не совсем будет верно в данном случае, поскольку, лестница ведущая на вышку, была почти вертикальная и постовой скорее пролетел вдоль нее. И если бы случайно не зацепился в середине пути, за сломанную ступеньку, острым краем торчавшую вверх, то наверняка свернул бы себе шею. А так, располосовав об нее почти надвое тулуп, довольно мягко приземлился на «пятую точку», отделавшись испугом и тем самым уберег разводящего от почти неминуемой уголовной ответственности уж если не за неосторожное убийство, то за нанесение тяжких телесных повреждений.

Вскоре, после того, как стрельба на охраняемом объекте стихла в очередной раз, взору не терявших времени даром, и уже основательно врывшихся в мерзлую землю солдат и офицера, предстала фигура сержанта, которую они опознали по отсутствию шинели и Богулько, бессмысленно старавшегося удержать, разлетающиеся полы сторожевого тулупа, начинавшиеся теперь, после падения с вышки, почти от воротника.

Сменив постового, они вернулись в Караульное помещение, где не смотря на близкий «дембель» Роман Антонович сосредоточенно на глазах у всех драил  полы, до конца смены, не проронив ни слова.

Хотя второму разводящему до возвращения караула так и не удалось оповестить дежурного по части о нападении на охраняемый объект, слух о происшествии все-таки дошел до отцов командиров, но уже после вечерней проверки. Решив, что утро вечера мудренее офицеры разошлись по домам. А утром, видимо, в самом деле «мудренее», поняв, что наказать солдата, не наказав начальника караула, пытавшегося, скрыть инцидент будет не просто не правильно, но и не логично, отправили Богулько до приказа о демобилизации на свинарник, а лейтенанту пообещали продлить срок службы, чего тот, плохо знавший армейские порядки и приказы в частности, здорово испугался. Таким образом, все кому положено понесли заслуженное наказание, если уж не в соответствии с Уставом, то исходя из житейской логики.

* * *

«Охотник», — вопреки всякой логике, услышав новые выстрелы, подумал Игорев, вспомнив чудом уцелевшего зайца.

Вбежав во внутренний двор дома, где проживал Потемкин, милиционеры остановились. Стрельба, раздававшаяся, уже где-то близко, смолкла. Поскольку ничего другого в этот утренний час во дворе не было, они обратили внимание на большую старую развесистую березу в центре двора. Ее густые зеленые ветки тяжело склонялись к земле. На лавочке стоявшей под деревом и почти скрытой зеленью, виднелись две пары ног. Одни мужские, судя по ботинкам, а другие босые – женские, туфли лежали на земле около скамейки. Осторожно приблизившись к скамье, милиционеры раздвинули ветки. Валентина, уже изрядно испортив новое выходное платье, прижавшись к дереву и задрав голову, бормотала, тихо всхлипывая:

— Слезь, слезь, тебе говорят, придурок окаянный. Свалишься, расшибешься ведь, пьяный же вусмерть. А нет, так посадят. – И она,  с треском оторвав зацепившийся за кору подол платья, утерла им слезы.

Раздирая о ствол штаны, в попытке добраться до кого-то невидимого, на дерево лез Колюшка, вторя Валентине:

— Ничего, ничего никто его не посадит. Убьется он, понимаешь ли. Не успеет скотина. Я ему раньше башку-то сверну. – И уже в голос: — А ну, слезай, сволочь!!

Сволочь  ответила голосом старшего лейтенанта Потемкина:

— Нет, сначала я его достану. Будет знать засранец, как рыбу красную жрать.

Следом раздался выстрел. От неожиданности Колюшка разжал руки и, превращая брюки в лохмотья, проделал обратный путь. Ребята еле успели его подхватить, но не смогли удержать и все повалились на лавочку. Поднявшись, отряхнулись. Барабанов, оглядев, то, что еще минуту назад называлось Колиными брюками, ничуть не смущаясь присутствия женщины, спросил:

— И какого хрена вы тут делаете?

Строгинов, перестав поглаживать ободранные ляжки, спокойно ответил:

— Хотел, Графа снять, пока он кого-нибудь не застрелил, а с другой стороны может и правда к лучшему, если шею свернет, а нет, так посадят – все едино.

При этих его словах снова запричитала Валентина:

— Ой, ребята, снимите его за ради Христа, век Вам благодарна буду. Стащите его оттуда придурка запойного, пока и вправду не разбился. – И оглядев присутствующих, уже спокойным деловым голосом, каким разговаривала с поставщиками,  добавила: — За мной не пропадет.

Не без интереса выслушав ее предложение, еще не успевший опохмелиться  Барабанов, спросил:

— А чего он туда полез-то?

— За котенком, — ответил Строгинов.

— А палит чего? – продолжал вникать в происходящее руководитель.

— Он нагадил ему на подушку, — пояснила Валентина.

— И чего? – снова спросил Евгений Павлович, пытаясь сквозь тяжелейшее похмелье понять, шутит она или что? – А стреляет-то он зачем, спрашиваю?

— А он еще рыбу красную стащил, — завершила краткую предысторию происходящего жена Василия Николаевича под суровым и пристальным взглядом его начальника.

— А ну, тогда конечно, — неожиданно радостно произнес зам. по розыску. – Нет, действительно, если каждая сволочь только, и будет, что срать, да рыбу красную жрать… Это что же у нас получиться? А, Колюшка? – пытаясь разглядеть в листве старшего лейтенанта, спросил Барабанов.

— Это получается, — разглядывая не то драные штаны, не то проглядывающее через прорехи ободранное тело, пояснял Николай Васильевич, — что попал он на штаны…

— И ящик водки с закуской, — быстро вставил Евгений.

— … и морду я ему разобью, даже если он свернет себе шею.

Грохнул очередной выстрел.

— Последний, — отреагировал Строгинов.

— А запасная? – имея в виду обойму, спросил Рафик.

— Это как раз шестнадцатый будет, — развеял его сомнения Николай Васильевич. – Я специально считал, а то бы я ему сразу навалял, когда он еще по двору котенка гонял. – И Колюшка с досады от упущенного пусть и не по его вине момента пнул ногой скамейку.

 От неожиданного толчка Валентина охнула, взмахнув руками, и если бы не мужчины упала  бы в пыль. Невидимый Василий Николаевич, шелестевший на верху, отчетливо произнес:

— А, слезу и с тобой разберусь! – И затих.

Забравшись почти на самый верх, Граф потерял из виду любителя красной рыбы и, глянув вниз, понял, что в его состоянии (руки трясутся и кружится голова) самостоятельно ему не спуститься, и он забрался в большое гнездо на его счастье расположенное, как раз на том уровне, где он находился, разумно решив переждать, когда пройдет головокружение. И вообще в низ он не очень торопился, не смотря на глубокое похмелье, понимая, что ничего хорошего его там не ждет.

* * *

Если бы не счастливая встреча с Кулешовым, то Борька так бы и глядел на людей с высоты птичьего полета, воспринимая их не более, как существа, возле которых всегда можно чем-нибудь поживится. Но и после длительного общения с Кириллом, сильно расширившим его представление о людях,  поведение этого человека его сильно удивило. Пока тот гонялся за  мохнатым существом, сородичи которого часто составляли ему — Борьке конкуренцию во время изъятия добычи, Борис еще мог его понять, но когда человек вслед за котенком забрался в Борькино гнездо, тут уж последний опешил. Такого одинакового беспредела в поведении этих разных существ он ни как не ожидал. Поначалу Борис надеялся, что они поделят рыбу, которую нес котенок или человек просто ее отнимет, и они освободят его жилище, но когда увидел, что на дерево полез очередной двуногий, догадался, что ни к чему хорошему это не приведет. Во всяком случае, для него – Бориса.

* * *

— Игорев, у тебя, сколько по физподготовке было? – спросил Барабанов, теперь вместе со Строгиновым разглядывавший брюки последнего.

— Хорошо. А что?

— А вот мы сейчас и посмотрим, какое оно у тебя «хорошо», за одно и потренируешься. Давай!

— Что давай?

— Снимай Потемкина. Не мне же за ним лезть.

Сергей глянул на Колины лохмотья, вздохнул про себя и, сняв пиджак, подал Рафику. Довольно проворно забравшись на дерево, чем порадовал, стоящих внизу, он застал единение человека и природы. Потемкин, расстреляв боезапас, свернулся калачиком и  мирно дремал в гнезде. На груди у него сидел котенок и спокойно грыз красную рыбу. Лейтенант окликнул коллегу, и не получив ответной реакции толкнул его в бок с единственной целью разбудить. Ну, не мог же он спустить его с дерева на себе, да еще спящего? То ли он не рассчитал силу, то ли конструкция Борькиного жилища, утяжеленная непрошеными гостями, уже была на пределе, но все трое дружно посыпались вниз. Причем старший лейтенант, проснувшись еще во время полета, не смотря общее состояние своего организма, быстро осознал, происходящее, и так заорал, что сидевший в отдалении на одной из веток Борька, свечой взмыл в небо. Один только котенок не растерялся. Шмякнувшись на землю, не разжал зубы и не выпустил своей добычи. Не дожидаясь, когда остальные придут в себя, он опрометью бросился в сторону дома и скрылся в выбитом окне подвала.

Придя в себя, разобрались, что самая серьезная травма у Потемкина, не то сломавшего, не то вывихнувшего ногу, поскольку Игорев, не смотря на разорванную рубашку, удачно повис на нижней ветке, так и не долетев до земли. Котенок был естественно не в счет, да и пострадавшим его назвать было ни как нельзя. Довольно урча в темноте подвала, он, наконец, спокойно наслаждался.

Усадив Потемкина на лавочку, на месте его падения мужики обнаружили наручные часы, брошку, не парные серьги. В результате падения совершенно протрезвевший Василий Николаевич в найденных предметах опознал похищенное в соответствии с описанием и перечнем в своей записной книжке. Разворошив остатки гнезда, валявшегося тут же, ребята нашли еще много вещичек из того же списка. А слазивший еще раз на дерево уже по собственной инициативе Игорев, снял с веток  две золотые цепочки. Забывшие о своих травмах и разодранной одежде милиционеры сверились со списком и выяснили, что все до единой пропажи обнаружены. Радости их не было предела, потому что поверить своим глазам они не могли. Когда Валентине разъяснили суть их находки, она предложила отнести супруга домой, где он мог бы спокойно дожидаться  Скорой медицинской помощи, тем более  что ее еще никто не вызывал, и отправилась на работу за угощением, по поводу чудесного избавления супруга  сразу от двух напастей.

* * *

вверх, к началу, оглавлению

>> Глава XXI. «В Багдаде всё спокойно»